Рецензии

Маленькие птички — существа нежные. Чуть что, и они подыхают

Так отец пятнадцатилетней Мегуми утешал свою дочь, когда из-за него погибли ее канарейки. Киоко Мори очень настойчиво старается сделать так, чтобы читатель заметил сходство между человеческими судьбами, описанными в ее произведении, и судьбами покалеченных пташек. "Птенцы разных пород развиваются по-разному. Одни растут быстрее, другие — медленнее. — Как и люди?"

Птичья тема звучит даже в незначительной, казалось бы, этнографической детали: полы в старых деревенских домах в Японии стелили обязательно так, чтобы половицы скрипели от малейшего прикосновения, и называли такие полы поющими или птичьими.

Воробьи и вороны, совы и павлины, соловьи и фламинго перепархивают со страницы на страницу, ориентируя своим полетом читателей в нелегком труде разделения персонажей на "чистых" и "нечистых", то есть добрых и злых, умных и глупых, отзывчивых и лицемерных. Вот и клетку со свиристелем девушке пришлось подвесить высоко под потолком, чтобы бабушка со своими постоянно ноющими коленями и больной спиной не смогла дотянуться и лишь "смотрела на нее издали с ненавистью, словно старая злобная кошка". А подруги-одноклассницы "с визгом бросились прочь" от коробки с неоперившимся птенцом дубоноса.

Но как только читатель сникает под напором навязчивых птичьих ассоциаций, автор, словно бы сжалившись, объясняет, зачем она так долго его терзала: "Но птицы — все же не люди". Отбившись от стаи, птицы теряют интерес к жизни: "Птенцы, оставшись в одиночестве, попросту не хотят ни есть, ни вообще жить". Не так должно быть у людей.

"Один в поле не воин" — опровергнуть эту поговорку пытается Киоко Мори, рассказывая историю Мегуми. Всего полгода ее жизни проходят перед глазами читателей. Но это время наполнено драматическими событиями, душевными переживаниями и главное — размышлениями. Неизбежный протест подростка против абсурдной разлуки с матерью дает начало коренному пересмотру всей ее жизненной позиции.

Однако попытка автора вместить в одну небольшую книжицу ответы на вековые вопросы, вроде неразрешимых: что есть Истина, или милосерден ли Бог, если люди умирают в жестоких мучениях, следует ли слепо следовать обычаям предков, если это приносит слезы и страдания, — неизбежно приводит к сумбуру в изложении. Эволюция сознания японской девушки сопровождается и откровенным богохульством, и феминистскими выпадами в адрес ровесниц, мечтающих только лишь о "карьере" мужниной жены. Вызывающий нигилизм: "Я верю во все и в то же время ни во что" — сменяются вполне здравыми рассуждениями о том, что если бы Мегуми уехала вместе с матерью, то "лишилась бы тех благ, которые давал отец", ей пришлось бы учиться в муниципальной школе и без конца сдавать экзамены вместо того чтобы изучать живопись и каллиграфию в школе частной.

Забавна и разноголосица авторского стиля. Описания нарядов как будто взяты из девчоночьих рукописных альбомов: "На ней юбка длинная, черная и в складку, накрахмаленная белая блузка и серый кашемировый свитер". И тут же — афористичные находки: "Молитва — не более чем получасовое разглядывание своих ногтей". Здесь же заодно и кудрявые парикмахерские красивости вроде: "В дорогу он забрал часть одиночества, растворенного в моей комнате, и сейчас его попискивание — это моя грусть, падающая в океан и поглощаемая волнами".

И все же смысловая цельность присутствует в этой сумятице. А обнаруженная Мегуми горькая истина — "Нам не к кому возвращаться" — смягчается: возвращающими надежду словами Тору: "Не хочу, чтобы ты плакала". Все-таки писательская искренность — великая сила.